Карл-Хайнц Хайманн: Из русского плена с любовью к России
Специальные корреспонденты "СЭ", которые продолжают турне по Германии, побывали в гостях у давнего друга и почитателя России, издателя немецкого футбольного журнала Kicker Карла-Хайнца Хайманна.
Его имя по-прежнему стоит первым в списке самых главных людей самого популярного немецкого футбольного издания - журнала Kicker. Он три или четыре раза в неделю ходит на работу. Точнее, ездит на тяжелой Audi А6, бойко управляясь с ручной коробкой передач. Поднимается пешком на третий этаж, где у него кабинет. Дважды в неделю пишет небольшие аналитические материалы - последний из них был посвящен финишному отрезку чемпионата бундеслиги. Позволяет себе бокал красного вина за обедом. Ему 82 года.
Кто-то слышал о нем, кто-то читал. Но интересен этот человек не тем, что его знают в России, а тем, что сам он великолепно знает Россию. Причем Россию футбольную знает лучше всех журналистов в Германии. Три недели назад посвятил ей разворот в Kicker, ориентированный, конечно, на среднестатистического немца и потому скорее повествовательный, чем сенсационный. Однако с нами он свободно говорил о Дмитрии Торбинском и о перспективах Сергея Юрана в "Шиннике". А беседовали мы, между прочим, на русском языке. Его зовут Карл-Хайнц Хайманн, он издатель Kicker.
Сохраняя выбранный тон, следовало бы рассказать вам о сувенирном мячике "Ростова" с автографами игроков у него в кабинете, о российско-украинских вымпелах на стене или о настольных часиках с эмблемой РФС, подаренных ему лет пятнадцать назад и сломавшихся, как мы поняли, после смены караула на Лужнецкой набережной. О его долгой дружбе с Львом Яшиным, Никитой Симоняном, Игорем Нетто, Валерием Лобановским, Юрием Семиным, о том, что с 1964-го по 1989-й он приезжал в СССР каждый год, а Россию последний раз посетил прошлой осенью. А также о кипе свежих номеров "СЭ" на подоконнике, доставляемых Хайманну ежедневно, о том, что русский он выучил во время четырехлетнего пребывания в нашем плену и вовсе не потому, что им разговаривал Ленин.
Но куда более ошеломляющим нам показался другой факт: попал Хайманн в этот плен 10 мая 1945 года, на второй день после окончания войны!
ДАЙТЕ СОЛИ!
- Как же вы оказались в вермахте?
- Меня призвали в 43-м, когда исполнилось восемнадцать. Сначала служил в Дании, через год попал на фронт. Львов, Бердичев, Винница... В армии, кстати, впервые почувствовал, какой важный помощник в жизни - футбол. В юности я выступал за один из берлинских клубов. А в войсках вошел в режим: пять дней служишь - на выходные получаешь освобождение, потому что игра. Командиру роты в будни отвечал: "Так точно, господин капитан", "Никак нет, господин капитан!", а на поле орал ему: "Куда бьешь, дай мяч, беги сюда!"
На фронте был недолго - послали учиться на младшего офицера. Потом на пару недель попал в Венгрию, а в апреле 45-го оказался заперт в котле на Одере. Мы отступали, отступали, отступали, пока нас не разбили со страшной силой. Кто выжил, разбежались по лесам. Днем мы спали, ночью искали кормежку. Собирали картошку, только что посаженную, траву всякую. Как же не хватало тогда соли! Казалось бы - песок, толченый камень, но без него эта жалкая картошка нам просто в горло не лезла!
В итоге бродяжничество закончилось пленом. Надо было перейти дорогу, мы выползли из леса и услышали: "Хенде хох". Я понятия не имел, что кончилась война, подписана капитуляция. Да и кто нас спрашивал? Посадили на поезд и отправили в Россию.
- Удобный был вагон?
- А как же! Мягкий, с отличным питанием (смеется).
Правда, русские, которые нас конвоировали, тоже ели не лучше. В какой-то момент вообще началась цинга. Без витаминов десны гнили, по рукам пошли струпья. В наш грузовой вагон бросали капусту, прямо кочанами. Мы ее грызли, как кролики, через два-три дня все начинало заживать.
Привезли в лагерь под Рыбинск, на остров посреди Волги. По соседству строилась электростанция. Зимой, в минус 25, мы клали бетон, заливали какую-то стену. "Господи, - думал я, - неужели этот бессмысленный труд кому-нибудь пригодится!" Позже перебросили под Тулу, в бригаду "артистов", участников самодеятельного театра, в котором я режиссировал. И заставили строить двухэтажный дом для руководства дорожного управления. Из пятнадцати человек в нашей артели у двенадцати обе руки левые были. Скажем, плотник до войны делал скрипки. Остальные о строительстве тоже понятия не имели. А единственный каменщик в основном клал печки простым русским за хлеб и червонцы.
В 1995 году я специально попросил знакомых русских журналистов узнать, что стало с тем домом и электростанцией. А через год встретил кого-то из них на чемпионате Европы в Англии. Оказалось, электростанция работает, дом стоит. Я себя великим зодчим почувствовал!
В РОССИИ Я УЧИЛСЯ ЛЮБВИ
- Трудно привыкали к плену?
- Первый год думал: "Если они хотят говорить со мной, пусть говорят по-немецки". Но никто не говорил. И тогда я стал учить русский. И начал вовсе не с грамматики и лексики. Первыми учителями были шоферы, которые возили песок для строительства дороги под Тулой. Мы ее и не строили даже, а расширяли сантиметров на пятьдесят с каждой стороны. Но слов я там набрался самых нужных, такими можно ответить как следует, если припечет. Постепенно и другое начал понимать. Узнал, что такое "налево", например. Начнут на нас орать, бывало: "Опять эти б...и немцы воду мутят!" Отвечаю: "Молчите, пожалуйста. Что вы вчера вечером сделали с грузовой машиной, полной цемента? Почему она назад пришла пустая?"
Года через два выдали пропуск, смог выходить из лагеря. Работал заведующим магазином для русских вахтеров. Начальник, старший лейтенант, любил похамить, покуражиться, а чуть что не так, грозил в шахтеры перевести. Я долго терпел, потом как-то шваркнул его об штабель с товаром и ушел. Дня через три он меня встретил так, словно мы с ним тридцать лет месте водку пили. И я понял: когда даешь отпор, тебя уважают.
- Футболу в лагере было место?
- Играть не играли, площадка отсутствовала. В основном волейболом через шнур развлекались. А вот на стадион ходил. Майор один, замполит, большой был болельщик, мы с ним часто о футболе говорили. Потом стал брать меня на стадион, на вторую лигу. А затем я и сам ходил туда по воскресеньям. Милиционеры узнавать стали: "Фриц, как дела?" Место прямо в первом ряду у меня было. Соседи хлебом угощали, рыбой, табаком, водки давали хлебнуть из-под полы.
- Кормили в лагере плохо?
- Сначала очень плохо. Суп из крапивы на завтрак, каша крапивная на обед и снова суп на ужин. Да еще хлеба немного. Русская охрана то же самое ела. Нам рассказывали, мы удивлялись. В немецкой армии всех кормили одинаково, только высшие чины питались отдельно. А в русской у солдат, сержантов, младших, старших офицеров и генералов был разный паек. Бомбежка, стрельба - все равно: если генералу не давали чего вовремя, погоны летели. Потом, после 46-го, нам стали подбрасывать рыбу, мясо из старых американских запасов. Они подванивали слегка, потому что порченные были временем, но еще съедобные.
- Вы - молодой, здоровый - были в плену четыре года. С русскими женщинами встречались?
- (После паузы.) Ее, конечно, уже нет в живых - жены коменданта лагеря. И мужа ее нет. Ему было под семьдесят. Ей сорок, мне двадцать два. Можно сказать, я в России учился любви.
- Фотографий военных или из плена не осталось?
- Все отняли на границе в 49-м, когда в Бресте пересаживали нас в поезд с европейской колеей. Раздели, обыскали до бумажки, словарь русско-немецкий забрали. Но я все равно кое-что из России вывез. Собаку, Мавра. Старшина знакомый во время нашей проверки ее с провиантом переволок незаметно на немецкий поезд. Мавр жил потом со мной в Германии несколько лет.
"ОПЯТЬ ЭТОТ ЛОБАНОВСКИЙ!"
- Вспоминаете русский плен?
- А как вы думаете? Стольких людей повидал, с такой страной познакомился. Понял, какой силой обладает футбол. В 1964 году впервые вернулся в СССР после плена. В чемодане сверху у меня лежала футбольная книга. На таможне проверяли, листали ее. "Вы кто?" - "Футбольный журналист". - "И "Динамо" знаете, и "Спартак"?" - "Конечно. А вон человек стоит, видите?" - "Знакомое лицо". - "Это Игорь Нетто, он меня встречает". - "Да вы что?! Проходите немедленно!" Я ту книгу потом каждый раз с собой в Союз брал.
- Нетто правда вас встречал?
- Не поймите превратно, но на Олимпиаде-80 Игорь был у меня как личный шофер. Каждое утро ровно в девять раздавался звонок в гостинице: "Как спалось? Какие проблемы? Куда везти на интервью?" А потом он говорил, что меня уже и один пригласил на ужин, и второй, и третий... Ваша великая сборная 1956 года сделала для меня вечер в ресторане стадиона "Динамо". Сидели, пили, конечно, говорили на равных. Чувствовал себя для всех них старым другом. В Ганновере, где команда СССР играла в том же 56-м, я ведь был единственным немецким журналистом, кто с ними по-русски разговаривал. Подошел тогда к Яшину, он в музыкальном магазине пластинки выбирал: "Господин Яшин, я могу помочь". И помог. Потом с ним подружился, дома у него был. Когда Лев лишился ноги, насчет протеза для него договорился. У нас под Мюнхеном есть знаменитая ортопедическая мастерская, так они вместе с Adidas сделали Яшину протез. Самый современный по тем меркам, легкий, из титана. Когда ему привезли, Лева заплакал.
Для меня вообще никогда проблем не было - капиталисты, коммунисты... Проблема была в немцах. Как это? А так. Я спокойно приезжал в Москву, приходил в редакцию "Советского спорта". Меня тогдашний главный редактор, Николай Киселев, позвал как-то в кабинет, достал бумагу из стола. Это был официальный протест из федерации спортивных журналистов ГДР. В нем говорилось, что восточные немцы против того, чтобы меня, капиталистического журналиста, свободно пускали в социалистическую спортивную газету. Их самих отчего-то не пускали. И что я мог сделать?
- С Лобановским, доводилось слышать, вы не только дружили, но и часто спорили.
- Я вам вот что расскажу. Здесь, под Нюрнбергом, имелась отличная футбольная база с гостиницей. Когда у нас был не сезон, цены низкие, Лобановский привозил сюда сборную Кувейта. Жена стонала: "Опять этот Лобановский, я тебя совсем не увижу!" А он говорил мне каждый вечер: "Тут рядом японский ресторан видел. Пойдем!" И мы шли. На следующий день японский ресторан сменялся китайским, затем немецким...
А однажды мы поссорились. В начале 80-х я написал статью о Бессонове и о том, что переводить такой талант из атаки в полузащиту и оборону - только портить. Статью напечатали в Союзе, а на следующий день позвонил Лобановский. Сказал, что я ни черта не разбираюсь в футболе, что он такого от меня не ожидал и вообще был обо мне лучшего мнения. Как у вас говорят: баба с возу - кобыле легче? Нет, так я, конечно, не подумал, но решил: что я могу изменить, если на то пошло? И мы перестали общаться.
А в 1983-м я летел из Франкфурта в Лиссабон. Два места рядом со мной в самолете пустовали. Все ждали, когда на них кого-нибудь посадят. В конце концов стюардесса привела Михаила Комана и Лобановского. Коман сел между нами, минут 30 висело молчание, потом Лобановский попросил принести водки и коньяка. Мы помирились.
Помню еще, как он в австрийском Линце, где оказалось "Динамо", попросил помочь. "Отведи, - говорит, - пятерых моих героев в парикмахерскую и подстриги покороче. А то отрастили гривы". "Почему я?" - спрашиваю. "Потому что ты язык знаешь". Подстриг. Всех не вспомню сейчас, но Баль и Шматоваленко там были точно. Баль до сих пор, по-моему, на меня маленький зуб имеет (улыбается).
- С российскими командами у вас тоже тесный контакт был?
- Испытываю определенную гордость от того, что на чемпионате Европы в Швеции я был единственным журналистом - не русским, а вообще, - кто жил вместе со сборной СНГ.
ВОПРОС РЕБРОМ
- Что такое издатель в немецком понимании этого слова?
- Знаете, я уже полупенсионер. Редакцией Kicker руководит главный редактор, а я его советник и в какой-то мере хранитель традиций. Каждый месяц мы собираемся, обсуждаем проблемы, предлагаем что-то свое, но основную работу делает он. Что абсолютно нормально, если учесть, что в журнале я работаю уже 55 лет, причем 20 из них - вплоть до 1988 года - был главным редактором. А потом сам сказал, что настала пора уступить место энергичному человеку с новыми идеями. И уступил.
- Чье мнение решающее - ваше или главного редактора?
- Раз пять примерно за те девятнадцать лет, как я стал издателем, вынужден был ставить вопрос ребром: или вы сделаете, как я сказал, или уйду.
- Ну и?..
- Разве мы разговариваем не в моем служебном кабинете? (Улыбается.)
- Вы хозяин Kicker?
- Нет, журнал входит в группу изданий и принадлежит нюрнбергскому издательству. Там сосредоточены все финансы. А творчество - здесь, в центральной редакции и в четырех региональных офисах в Берлине, Оффенбахе, Ремшайде и под Ганновером. Весь штат - около двухсот человек, из них 50 - журналисты и редакторы. Выходим два раза в неделю. По понедельникам большим объемом, 56 актуальных страниц и около 64 страниц аналитического плана. В четверг даем только первую часть. Тираж 230 - 270 тысяч в зависимости от сезона. Печатаемся в 13 немецких типографиях и одной - в Люксембурге.
- А стоите сколько?
- Два евро в понедельник и полтора - в четверг.
- По-нашему, от 50 до 70 рублей. К вам трудно устроиться на работу?
Нелегко. Журналисты прилично зарабатывают, недовольных нет. Здание редакции, кстати, наша собственность.
В четырехэтажном офисе на нюрнбергской Бадштрассе - Банной улице - было затишье перед туром. Хайманн провел нас по журнальным помещениям, показал архив, в котором до сих пор хранятся все номера Kicker, начиная с самого первого, вышедшего в 1920 году! Рассказал о том, что с 75-летием редакцию специальным посланием поздравил канцлер Коль. А ему самому на 60-летие подчиненные подарили коллаж, на котором Хайманна поздравляет от родной коммунистической партии и от себя лично генеральный секретарь, председатель президиума, маршал и просто дорогой Леонид Ильич Брежнев.
Kicker не всегда жил сытно. Сложно представить, что в начале 1923 года журнал стоил 150 марок, спустя 40 номеров, в октябре, - 25 миллионов марок, а неделю спустя, когда угомонилась инфляция, - 20 пфеннигов. Но такое было. В 1944-м выпуск почти всех печатных изданий в Германии был остановлен. 26 сентября вышел последний номер "Der Kicker/Fussball". А в 1945-м союзники вообще запретили выпуск немецких газет и журналов под старыми названиями. Год спустя американцы выдали лицензию на издание еженедельного спортивного журнала, который стал выходить по средам под названием "Sport". И только 22 ноября 1951 года, после матча Германия - Турция, вышло специальное издание под названием "Der Kicker". С тех пор журнал стал выходить регулярно.
В ГДР Kicker был запрещен, но 13 августа 1990-го его отпечатали в Берлине, и он впервые появился в восточной части страны. А на минувшем чемпионате мира Audi почла за честь передать в месячное пользование всем двенадцати аккредитованным журналистам Kicker новейшие модели своих машин - для обкатки и рекламы.
ТЕЛЕВИДЕНИЕ - ЕДА, ЧТЕНИЕ - РАБОТА
- Охарактеризуйте стиль Kicker. Вы респектабельные, желтые, спокойные, ориентированные на оперативность или литературность?
- Я бы сказал, мы авторитетные и серьезные. Нам верят - вот главный капитал, которым мы владеем. В футболе всем угодить невозможно: кому-то нравятся технари, а кому-то бойцы, кто-то согласен с обиженным тренером, а кто-то с судьей. Меня всегда поражало, кстати: что можно говорить команде на тренировке на следующий день, как с нее спрашивать, если накануне ты на весь мир уже обвинил в своем поражении судью? Получается, твои игроки были ангелами?
У нас по понедельникам публикуются письма читателей. И мы часто подбираем их так: сначала, скажем, "ненавижу Швайнштайгера", затем "обожаю Швайнштайгера". Сами же все время стремимся к объективности в нашем ее понимании и к сохранению лица. Что такое абсолютная объективность? Это технические данные о матче. А все остальное, начиная с оценок игрокам, - уже мнение. В то же время журналист не имеет права думать, что он самый умный, а другие дураки. Бывает, эмоции захлестывают. Мы стараемся в этих случаях достичь точки кипения, а потом слегка сдать назад. Жизнь показывает, что истина где-то в этом районе.
- Интернет не мешает вам безбедно жить?
- Насчет интернета сказать затрудняюсь, а вот телевидение - да, конкурент. Люди приходят с работы, включают ящик, едят, пьют пиво, занимаются домашними делами и все время смотрят. Они поглощают телеспорт как воздух, как бутерброд, не задумываясь. А чтение - это работа, газету надо переваривать в голове, уделять ей время, которого вечно не хватает, да еще и деньги за это платить. Многие считают, что ни к чему тратиться, если свободная минутка выпадает только в туалете. И это отражается на тиражах.
- Какие темы вы освещаете в своих статьях о России?
- Те, что актуальны на сегодняшний день. Скажем, я знаю, что Федорычев продал акции "Динамо". Мне кажется, это к лучшему. Потому что Федорычев очень отличается от Абрамовича. Хозяин "Челси" доверят специалистам. Дает им деньги, следит за работой. Федорычев тоже нанял самых лучших специалистов. Но и Семин, и Романцев ушли от него очень быстро. Потому что Федорычев считает, что раз он дает деньги, то он и есть самый лучший специалист!
Слежу за дискуссиями о лимите на легионеров в России. Смотрите (открывает свежий номер Kicker), у нас тоже статья о рекомендованном ФИФА формате "5+6". У Германии неплохи дела на международной арене, в бундеслиге нет никакого лимита, хотя раньше был: его отменили из-за требований ЕС, но этот вопрос нас тоже волнует все чаще. И по тем же самым причинам, что вас, россиян.
Знаю и то, какие дебаты у вас недавно развернулись по поводу прав на телетрансляции. Поверьте, уже 30 лет всякий раз, когда бундеслиге приходит черед заключать с телевидением новый контракт, мы возвращаемся на страницах журнала к одному и тому же: какие права кому передавать, с кем подписывать контракты, а с кем нет... И дискуссии тоже бывают бурными.
Евгений ДЗИЧКОВСКИЙ, Ефим ШАИНСКИЙ
