Владимир Маслаченко: «Лобановский дал добро на переговоры со Старостиным о своем переходе в «Спартак»
Часть III
«ВЫ ЛОБАНОВСКОГО ОБОЖЕСТВИЛИ»
— И в российских, и украинских клубах нынче засилье легионеров, а когда-то покойный Котэ Махарадзе сказал мне: «Допустим, появится какой-то богатый грузин и сможет купить для тбилисского «Динамо» лучших игроков Европы: Фигу, Зидана, Ривалдо, Рональдо — кого хочешь. Допустим, мы станем везде первыми, возьмем европейские кубки, но что от этого Грузии? Когда женская сборная СССР по шахматам полностью состояла из грузинок (в нее входили Гаприндашвили, Чибурданидзе, Александрия и Иоселиани), я гордился, что они не были куплены, — ничего подобного! — что все они родом из Тбилиси, из одного района, с одной улицы. Это было для меня гордостью, это — мои, а если завтра, играя за тбилисское «Динамо», Фигу сделает хет-трик и мы победим в финале Лиги чемпионов со счетом 3:0, почему я должен этим восторгаться? Мне не нужно тбилисское «Динамо», состоящее из пяти арабов, трех французов, двух негров и одного грузина, пусть оно хоть Кубок Луны выиграет». По-вашему, нужны легионеры или все-таки нет?
— Ну, если исходить из принципа национальной идеи (избегаю слова «националистической» — это понятия разные)...
— ...а также патриотизма...
— ...то, конечно же, во многом он был прав. С другой стороны, если рассматривать футбольное действо не только как один из моментов общечеловеческой деятельности, но и как шоу-спорт-бизнес, ничего из ряда вон выходящего в этом нет по определению. Поверьте мне, если б тбилисская команда, составленная из талантливых игроков разных стран, выиграла бы престижный трофей и вел бы репортаж с финального матча светлой памяти Котэ Махарадзе, он пел бы знакомые песни: «наша команда», «грузинские футболисты», забывая о том, что единоверцев там раз-два и обчелся. Попытки же сократить число легионеров вызваны тем, что не показывает достойной игры сборная — ограничен, так сказать, контингент.
...Ой, однажды блистательная телеведущая Татьяна Судец отдыхала в окрестностях Москвы в хорошем доме отдыха. Ей надо было позвонить, она спустилась в фойе, где за занавесочкой стоял телефон-автомат, а там уже какая-то дама беседовала. Татьяна приблизилась к ней, потому что слишком уж разговор затянулся, и поняла, что кто-то на другом конце спрашивает: «Ну как ты там отдыхаешь?». Та в ответ: «Шо? Та какое там отдыхаешь? Тут такой контынгент собрался, шо я еще ни разу не отдыхала». От контынгента, мой дорогой, все зависит: вот и мы ни разу еще не играли — такой контингент собрался.
— Владимир Маслаченко — человек очень самостоятельный в суждениях, раскованный, артистичный, харизматичный, и для меня очевидно, что ваша телевизионная судьба стала лучшим из возможных продолжений карьеры спортивной. Всю свою жизнь вы болели за «Спартак» и всегда признавались: «Спартак» — это моя религия». Мне кажется, в советское время в репортажах вам никогда не удавалось скрыть свою любовь и симпатию к «Спартаку» — согласны?
— Если из вышесказанного исходить, то да. Действительно, мои религиозные, душевные порывы сосредоточены на «Спартаке» тех лет (не нынешнем, скажу честно), но «Спартак» — это, в принципе, на все времена, поэтому нет ничего удивительного в том, что я, может, не столько поддерживал или восхвалял эту команду, сколько не скрывал, что она далеко мне не безразлична, что ее успехи и неудачи в известной степени меня тоже касаются.
С опытом приходит, видимо, и осмысление того, что ты говоришь и делаешь, и это не искусственный вариант, когда я себя сдерживаю, — ни в коем случае! — а понимание процессов, сегодня происходящих.
«Спартак»... Понимаете, этот феномен легко объяснить, вспомнив о том, что сказал в моем присутствии в конча-засповской бане Валерий Васильевич Лобановский. Там был узкий круг (до сего времени сам понять не могу, как я там оказался). Беседовали на разные, разумеется, темы, и о футболе, и о «Спартаке» в том числе, и вдруг Валерий Васильевич бросил фразу: «Спартак» — это фирма!»...
— ...а слов на ветер он не бросал...
— Лобановский вообще никогда не был бездумным, другое дело, что у нас с ним случались дискуссии. Он мог мне заметить, что мы говорим на разных языках, а я ему быстро доказывал, что на одном, но высказываем разные мысли относительно одного и того же процесса. Скажем так: со мной он считался — а вам так не кажется?
— Кажется, но о Лобановском мы еще поговорим отдельно...
— Понимаете, какая штука — вы человека обожествили. Еще спросив относительно легендарности Льва Ивановича Яшина, вы затронули тему, которая мне всегда интересна, — я на такие вопросы отвечаю весьма и весьма пространно, так вот, на мой взгляд, это придумано, привнесено еще и из-за рубежа. У них тогда ничего подобного не было: ни Дида, ни Буффона, ни Касильяса, ни Чеха, ни Кана... На них игра Яшина колоссальное впечатление произвела, и оттуда еще все накатывалось...
— Как же, за границей признали!
— Да, но за этим гениев не разглядели — Войнова, Стрельцова, Нетто, который вообще футболистом был величайшим.
— Воронина...
— Ну, он в какой-то мере больше сделанный, но все равно не на пустом месте. Я, Дмитрий, поймите правильно, высказываю свое убеждение как человек, который может сказать: «Видел, знаю»...
— ...и имею право высказывать...
— Ну, конечно.
«МОЯ МАДАМ БЫЛА БЕЗУМНО ПОПУЛЯРНОЙ В ДНЕПРОПЕТРОВСКЕ ДЕВУШКОЙ. ВМЕСТЕ МЫ УЖЕ 51 ГОД — У НАС ОБОИХ ГУБА НЕ ДУРА»
— Владимир Никитич, долгое время вы были официальным лицом: вели раздел спорта в программе «Время», которую смотрел практически весь Советский Союз — от Леонида Ильича Брежнева до простых работяг и колхозников...
— Не хватало еще (смеется), чтобы они не смотрели, — их бы уволили без выходного пособия.
— Находясь то и дело в прямом эфире и понимая, что на вас смотрят сейчас миллионы глаз, вы груз ответственности ощущали? Рубашка не взмокала от пота?
— (Смеется). Ну, дьявол! Я все гадал: бросит он эту реплику или нет? Поначалу взмокала...
— ...и не только рубашка...
— Ну ладно (смеется)... Волнение, если честно, присутствовало, и хотя у меня нормально подвешен язык, чувствовал себя дебютант как-то скованно. На первых порах еще и руками себе помогал...
— ...по-вратарски...
— ...а поскольку были они на переднем плане, да еще сломанные в суставах (ни одного пальца живого нет), картинка получалась эффектная. Однажды в останкинском коридоре я встретил одну даму, супругу блистательного корреспондента Михаила Лещинского...
— Аду Петрову...
— Да-да... Мы располагались на одном девятом этаже главного здания, и она говорит: «Володя, видела вас вчера в программе «Время». Вы так интересно рассуждаете о футболе, такие вещи профессиональные преподносите — нам это очень любопытно, вот только руками на переднем плане...
— ...пугать нас не надо»...
— Ну, что-то в таком роде, и тут выходит наш выпускающий — прошедший войну, простой, как правда, мужик, и слышит все это... «Представь-ка себе, — возразил ей, — как он этими руками тебя...». Она покраснела, как ваш галстук...
— ...видно, представила...
— ...я тоже смутился, но после его слов руки убрал — это я об ответственности. Ну а потом так втянулся, что себя без программы «Время» не представлял — безумно полюбил ее за напряжение: каждый раз, как финал Кубка. Тебе еще и говорят: «Две с половиной минуты (три, три с половиной или полторы даже) — уложишься? Да? Ну, давай!». Однажды сам Лапин позвонил персонально. «Владимир, — попросил, — сегодня надо отработать ровно 2 минуты 30 секунд».
Хрестоматийный случай! Я подготовился, придумал так называемый телетайп — каждый сюжет до 15 секунд и соответствующий текст: «В этом эпизоде и был момент, который привел к успеху команды, 22:21», — начинал с гандбола. Перед эфиром прогнал все несколько раз: 2 минуты 25 секунд, 2 минуты 23 секунды... Я называл это: «Включу «максим» и отбарабаню»...
— ...отстрочу...
— ...а в студии 2 минуты 46 секунд набежало. Лапин был возмущен: «Вы перебрали целых 16 секунд, я вас отстраняю на месяц!».
— И отстранил?
— Без разговоров. А почему?
— С Леонидом Ильичом было связано?
— Правильно! Дети генерального в этот вечер пожелали смотреть хоккей, а поскольку была всего одна игра в Воскресенске, туда погнали всю нашу передвижную телевизионную технику — не с утра пораньше, как положено (не вам рассказывать), а днем... Даже комментатора не нашли, потому что все были кто где... Разыскали светлой памяти Яна Спарре — он примчался в останкинский телецентр, под картинку отработал матч, который шел в Воскресенске, и, разумеется, Лапин не мог позволить, чтобы целых 16 секунд маялся ожиданием отпрыск Генерального секретаря, который, кстати, знал меня лично...
— Отпрыск или..?
— Да, Леонид Ильич. Вся штука в том, что мой тесть Леонид Яковлевич Губанов, закрытого варианта военный человек, построил очень многие симпатичные сооружения, необходимые для укрепления обороноспособности нашей страны.
— Серьезный товарищ он был, насколько я знаю...
— ...такой же точно и я...
— Какую должность ваш тесть занимал?
— Хотите, скажу? Он был лауреатом Сталинской премии и от нуля до пуска построил знаменитый ракетный завод в Днепропетровске.
— «Южмаш»?
— Вы так его называете? А я прямым текстом: ракетный завод... Чего уж — кому надо, все знают. Там я познакомился с мадам (или она со мной?) — тогда с безумно популярной в Днепропетровске девушкой. Местные вокруг нее все волчком крутились — они же не знали, что у них такой конкурент. Вместе мы уже 51 год, а если посчитать, как на вредном производстве, год за два... Нет, включать эту арифметику не стоит.
— Короче, вы, я смотрю, не промах и она не промах...
— У нас обоих (смеется) губа не дура.
«ЧУЖОЕ МНЕНИЕ Я УВАЖАЮ, НО НИКОГДА С НИМ НЕ УХОЖУ»
— Владимир Никитич, а были у вас в эфире ситуации (прибегать к избитому слову «курьезные» я не хочу), при воспоминании о которых вы до сих пор содрогаетесь?
— Ну, это, в общем-то, часто происходило, и если посмотреть в интернете, «перловки» этой, как я ее называю, хватит, чтобы кашу сварить на пару дивизий. Много, процентов 80, я заметил, болельщики сами придумывают, но и какие-то оговорки присутствуют, на которые не обращаешь внимания. Однажды, например, я целый тайм Ледяхова называл Гашкиным — это для меня все равно что мяч метров с 40-ка пропустить между ног, но если там можно еще оправдаться, то и в случае «Ледяхов — Гашкин» какие-то смягчающие вину обстоятельства есть. Видите, я по-прежнему в воротах стою (смеется).
— Николай Николаевич Озеров однажды весь Союз огорошил, вскричав возбужденно: «Гол! Х..! Штанга!». Мат в эфире у вас никогда не проскальзывал?
— Самое грубое, что я сказал: елки-палки, а как-то действительно воскликнул в сердцах: ерш твою медь! — это все. Грубости не позволял себе вовсе — у меня даже мысли такой не мелькает. Я и на жаргонизм обычно не сваливаюсь, а если паче чаяния каким-то образом приходится, очень серьезно потом извиняюсь за это. Я, вообще-то, рассказчик, люблю писать и иногда в эпистолярном жанре выпендриваюсь: есть у меня некоторые вещи, опубликованные совершенно без правок, и в голове уже выстроена книга — просто о себе. Хотя обо мне Вадим Лейбовский уже написал и хорошо это сделал — тираж разлетелся быстро. В Украине тоже книжкой интересовались, но потом, видимо, остыли. Впрочем, им этого интервью будет достаточно.
— Вы очень искренний, эмоциональный, и футбол, насколько я понимаю, вас невероятно заводит. Помню, как во время финала Олимпиады-88 в Сеуле нападающий советской сборной Юрий Савичев вышел к воротам бразильцев и вы закричали: «Савичев, забей...
— ...я тебя умоляю!»... Да, это стало хрестоматийным примером, олицетворяющим эмоции комментатора у микрофона.
— Классно — сопереживающий человек, живая фраза! Вас, кстати, за нее не ругали?
— Меня никогда ни за что не ругали, потому что понимали прекрасно: у меня неизменно найдется ответ. Чужое мнение я уважаю, но никогда с ним не ухожу.
— Кто, интересно, из ваших коллег вам особенно нравится? Одного, может, двух назовите...
— На это я не имею права — по определению.
— Незадолго до смерти Котэ Махарадзе рассказывал мне о конфликте, который произошел между вами и Николаем Озеровым в 86-м году во время чемпионата мира в Мексике, — мэтр якобы собирался вести репортаж с финального матча Аргентина — Германия, но вы каким-то образом у него это право отняли. Николаю Николаевичу в результате стало так плохо, что он, по словам Махарадзе, чуть не умер у него на глазах — еле они с Перетуриным его откачали. Хотелось бы услышать об этой истории ваше мнение...
— Публично я ее еще не озвучивал, но раз вы об этом спрашиваете... Я очень уважаю вас и «Бульвар Гордона» и расскажу, как было на самом деле. В то время в комментаторской деятельности Николая Николаевича Озерова наверху решили поставить точку.
— Устарел?
— Давайте не углубляться, но делалось это очень некрасиво, дубово, и шло от отдела пропаганды ЦК КПСС, а может, еще и под влиянием каких-то других сил. Вы же понимаете, сместить такую глыбу в масштабах страны было делом довольно сложным, но, видимо, кто-то очень тщательно к этому готовился. Вопрос о том, поеду я или нет на чемпионат мира, витал еще в воздухе: моей фамилии в списке не было. Почему? Были у меня заморочки, связанные с некоторыми дисциплинарными делами: мне их навешали, а я, как говорится, ни ухом ни рылом — не придавал этому никакого значения.
В общем, вызвал меня главный редактор главной редакции спортивных программ Гостелерадио СССР и попросил посмотреть, как составлена программа работы всех комментаторов и остальных специалистов, которые тоже туда едут. Я просто был в этом опытным, на Олимпийских играх в Монреале работал одним из крупнейших руководителей оперативной группы, которая формировала и выдавала всю программу Олимпиады на Европу, и зарекомендовал себя достаточно уверенно.
Кстати, вы знаете, что я возглавлял делегацию на чемпионате мира в Аргентине в 78-м? Представьте себе, молодой и красивый, руководил Николаем Озеровым и Котэ Махарадзе (это рассказ до утра, и хохотать будете до упаду), а тут меня просят посмотреть, какие трансляции предусмотрены, правильно ли заказан транспорт...
— Вы посмотрели...
— ...и нашел там кучу ошибок. Кучу, а первое, что обнаружил: Николай Николаевич в составе, но не ведет ни начало, то есть премьерный футбольный спектакль, ни финал, чего в природе быть не могло. Мало того, его отправили в Гвадалахару — самое жаркое место! — одного, чего нельзя было делать по определению (он должен был ехать с сопровождением — особо не расшифровываю). С этого я и начал: «Решите вопрос с Озеровым», — и так надавил, что его сразу же в расписании поменяли. «Раз, — я сказал, — лебединая песня, сделайте, чтобы она прозвучала красиво». Я этого добился: он и начинал, и заканчивал.
«СКАНДАЛ МАХАРАДЗЕ И ОЗЕРОВ ПРОСТО НЕПРИЛИЧНЫЙ РАЗДУЛИ»
— Николай Николаевич знал, что это его «лебединая песня»?
— Да нет же — все это в кабинентной тиши делалось. В курсе лишь те были, кто разрабатывал программу, ну и вот еще я.
— Не сказали ему об этом?
— Нет, конечно.
— Нельзя было?
— Разумеется — я человек тактичный и достаточно воспитанный. Забрал домой кипу бумаг и в этой квартире, в своем кабинете, полночи сидел, все переписывал, потому что даже радио было забыто (группа одновременно и радиовещание обеспечивала). Были еще двойные оплаты транспорта, но это уже ерунда, не считалось.
И вот уже Мехико, пошла работа. Советских болельщиков мы достижениями не порадовали: как известно, в одной восьмой финала команда Валерия Васильевича Лобановского проиграла из-за арбитра бельгийцам. Телевизионная группа работала под руководством Котэ Махарадзе и Жени Майорова, а мне достался полуфинал: Англия против Германии. Я пригласил на этот матч политического обозревателя Игоря Фесуненко, который тоже был в нашей группе, — он, мол, прикроет, если вдруг напряженность возникнет (болельщиков же там всех мастей было навалом). Отработали мы без сучка без задоринки, и тогда я решаю...
Я, кстати, многие вещи там определял, потому что, когда включили в состав в последнюю очередь, попросил: «Отправьте меня в Гвадалахару». — «Нет, — постановил руководитель делегации Александр Иваницкий, — будешь со мной в Мехико». Я, разумеется, опирался на коллективное мышление, все согласовывал. Почему? Потому что народ сложный...
— ...творческий...
— Еще и какой! По сути, на мне оставался только какой-то радийный кусок плюс что-то еще, поскольку где-то с середины Иваницкий уехал в Москву готовиться к Играм доброй воли, а меня оставил...
— ...за старшего...
— Да, но я отвечал за творческое начало, а все финансовые и бюрократические вопросы лежали на Фесуненко... Это важно, подчеркиваю. Все было расписано, я ни во что не вникал, не вмешивался, меня интересовало только: кто, куда и что, и вдруг по нашей спецсвязи звонок. Лично первый заместитель председателя Гостелерадио говорит: «Финал будет вести Маслаченко, а матч за третье место — Озеров». Эту информацию мне главный инженер привез. Я ему: «Стоп, Анатолий, никому ни слова. Уже ночь, связаться с руководством мы не успеем, а я должен с ним переговорить — так нельзя делать ни в коем случае».
— Матч между тем завтра?
— Да. Он мне: «Знаешь, давай-ка быстренько в телерадиокомплекс — может, кого-нибудь и застанем». Мы прыгаем в машину и прямой наводкой мчим на эту четырехпроводку. Связываюсь с Иваницким: «Я однажды вас убедил? Теперь вы убедите, пожалуйста, руководство, что так поступать нельзя».
— Он в ответ...
— ...«Я постараюсь. Согласен с тобой, но это не от меня идет». Утром я снова на связи. Иваницкий вздыхает: «Володя, ничего не удается — если хочешь, сам поговори с Владимиром Ивановичем Поповым». (Это первый зам, очаровательный дядька был, светлая память!). Меня моментально с ним соединяют, я начинаю его убеждать, а он — спартаковский болельщик безумный, более того, по его инициативе мы часто беседовали с ним о спартаковских делах, но тут, увы, он был непреклонен. «Володя, это не мое решение — это указание Политбюро. Если сильно хочешь меня снять с работы — пожалуйста, решай, как знаешь, но все равно отстоять Озерова тебе не удастся».
— Кто сообщил об этом «сюрпризе» самому Николаю Николаевичу?
— Вот в том и дело... Возвращаемся, я докладываю офицеру безопасности, который оставался с нами, и Игорю Фесуненко о ситуации (только когда окончательно убедился, что ничего изменить не получится): мол, сейчас пойду к дяде Коле, как мы его называли, и нормально ему расскажу, что так вот случилось. Они хором: «Нет, Володя, мы это сделаем сами. Тебе надо готовиться — финальный матч начинается в полдень по местному времени». — «В таком случае, — говорю, — Игорь Сергеевич, я снова приглашаю вас на финал» (хотя я один был назван, взял с собой и его).
Они пошли, сообщили все Озерову, и тут началось такое — мало не покажется. Скандал раздули оба: Котэ Иванович и Николай Николаевич — просто неприличный... Ой, даже вспоминать не хочется...
— Что же, простите, было? Они кричали, ругались, плакали?
— Котэ Иванович вошел в комнату и мрачно сказал: «Дай билеты» (они обязательно к аккредитации на матч прилагались). Я: «Все билеты у Игоря Фесуненко — когда их получит, раздаст вам». — «Они у тебя», — процедил Махарадзе сквозь зубы. «Да нет, что вы, Котэ Иванович», а он: «Не влезай не в свое дело! Посмотри, на кого ты похож. Тоже мне комментатор... Откажись!». — «Я уже сделал это», — отвечаю спокойно.
Удивительно, как на меня это спокойствие накатило... Я воспроизвожу вам сейчас отдельные фразы, а там такие оскорбления сыпались, что просто не имею права их повторять. Вдруг вижу, у офицера безопасности костяшки сжатых кулаков побелели, я успел его перехватить за локоть. «Все, ребята, пока, — говорю. — Я пошел готовиться».
На этом, собственно, все и закончилось: никто из них не хотел понять, что я тут вообще ни при чем, а теперь представьте мою реакцию, мое душевное состояние очень эмоционального и, как все знают, доброго человека после пассажей двух мэтров, к которым я с колоссальным уважением относился. С Котэ Ивановичем мы настолько были дружны... Когда прилетал в Тбилиси, он не представлял себе, чтобы я, не дай Бог, не позвонил ему, с ним не встретился, не поучаствовал в какой-то передаче на пару. Или он ко мне приезжал: здесь, в этой квартире, жил, и мы слегка нарушали режим...
— Отношения после этого были разрушены навсегда?
— Естественно.
— С Озеровым тоже?
— Да, но это шло, так сказать, с их стороны.
— Николай Николаевич действительно чуть не умер от сердечного приступа?
— Нет, плохо ему абсолютно не было — он поехал в Пуэблу, без проблем провел репортаж с матча за третье место (Франция — Бельгия) и улетел домой. Со мной они не разговаривали — ну, нет так нет, что поделаешь! По-моему, отработали мы с Игорем Фесуненко финал чемпионата мира нормально, и на этом все, собственно, и закончилось. Потом мы не раз с Николаем Николаевичем общались, я пытался ему что-то растолковать...
— Он понял?
— Постарался понять, но ему было трудно. Со временем все-таки уяснил, что не во мне было дело, что это не я задумал драматический спектакль накануне чемпионата — не мы такие вещи решали, — но к тому времени его захлестнула деятельность по воссозданию «Спартака», и он очень здорово, между прочим, в ней себя проявил. Самое важное, — постскриптум! — что Котэ Иванович вообще на этот чемпионат не должен был ехать. Он позвонил мне домой, посетовал, что не в составе...
— ...а вы поговорили с Иваницким и убедили его Махарадзе взять?
— Это правда — все красноречие в ход пустил! Видите, не зря говорят: «Долг платежом красен»...
«ПОНЯТЬ БЕСКОВА БЫЛО ЕЩЕ СЛОЖНЕЕ: ДИНАМОВЕЦ — И ВДРУГ ИДЕТ В «СПАРТАК» ВО СПАСЕНИЕ»
— Это правда, что в свое время вы сватали Лобановского на пост главного тренера московского «Спартака»?
— Сперва, думаю, полезно будет напомнить, что в 1986 году сборная СССР поехала на чемпионат мира в Мексику под руководством именно Валерия Васильевича...
— ...и после победы киевлян в Кубке кубков в нее включили почти все киевское «Динамо»...
— Правильно, а до этого с командой работал Эдуард Малофеев...
— ...который исповедовал искренний футбол...
— ...и под чьим руководством игра у команды не шла. Короче, во время одного из таких незадавшихся матчей я, ведя репортаж, очень четко дал понять, — а до этого еще и информационно, в программе «Время», более чем прозрачно намекал! — что, во-первых, в состав сборной надо ввести Олега Блохина. Почему? Потому что, с моей точки зрения, мы должны были в нашей славной истории, в великой стране, — никто же не предвосхищал еще событий политического характера! — помимо прочих блистательных достижений отечественного футбола, иметь человека, который сыграл бы 100 и больше матчей за сборную. Таким был только Блохин на выданье. В результате этим своим выступлением я добился того, что его включили в состав, он сыграл и все в конечном счете узнали, как, сколько, почем... Далее Остапа, то есть меня, понесло.
— В эфире?
— Да, я решил, что в ситуации, создавшейся уже после выхода на чемпионат мира, важно, чтобы с командой работал именно Лобановский.
— К вам прислушались?
— Да, и поменяли тренера — им стал Валерий Васильевич.
— Ну а идея рекомендовать его в «Спартак» как возникла?
— Понимаете, если в киевском «Динамо» во второй половине 70-х кое-какие дела пошатнулись, то в «Спартаке» они пошли совсем неважно — он вылетел в первую лигу. Естественно, Николай Петрович Старостин лихорадочно начал искать старшего тренера, и вот тут-то он мне позвонил, как это частенько делал, когда хотел поговорить на какую-то интересовавшую его острую тему. Я закинул ему удочку: «Как вы отнесетесь к тому, — а я еще не проявлял себя как переговорщик, — чтобы в команду, учитывая ситуацию, пришел Валерий Васильевич Лобановский?». Старостин на минуту задумался. «Знаете что, — предложил, — давайте я вам перезвоню». Быстренько набрал номер Алика Петрашевского, выложил ему эту идею, и в общем, все это закончилось тем, что мне поступила команда: «Можно говорить со Старостиным».
— Получается, Лобановский дал на переговоры добро?
— Да, через Алика как своеобразного агента он на них согласился, и я вспомнил, как в баньке Валерий Васильевич бросил фразу: «Спартак» — это фирма!».
— Наверное, думал уже о переезде в Москву — Киев стал ему тесен...
— Видимо, да, раз было дано разрешение на контакт. Я снова номер Старостина набираю и слышу: «Все понял. Завтра тебе дам ответ, но идея очень хорошая». На следующий день Николай Петрович мне действительно позвонил: «Ты знаешь, Володя, — сказал, — боюсь, нас не поймут». Четкая была фраза...
— ...и на этом все было закончено?
— В команде появился Константин Иванович Бесков, а его понять было еще сложнее: динамовец — и вдруг идет в «Спартак» во спасение.
Для Николая Петровича Старостина эта команда была чем-то большим, чем для остальных: этому человеку, которого всю его жизнь называли гениальным, суперталантливым, исключительно образованным, — все правильно! — по масштабу следовало управлять какими-то более глобальными процессами, пусть даже в спорте, а он был лишь начальником московской футбольной команды. Правда, его влияние было ого-го какое!
— Большое?
— Ни один министр, скажу честно, не мог таким авторитетом похвастаться, особенно в Москве, хотя и в стране он страшно был популярен. Из уважения к нему и вопросы решались незамедлительно, а феномен его заключается в том, что через всю свою жизнь советского партайчеловека он пронес частную собственность — футбольный клуб «Спартак».
— Снова цитирую Владимира Маслаченко...
— Ну как же без классиков — куда от них денешься?
— В интервью, данном вами лет 10 назад «Бульвару Гордона», вы сказали: «Великие в прошлом динамовские игроки станут преемниками Лобановского только в том случае, если не будут на это божество оглядываться, а пойдут собственным путем — бесконечно цитировать футбольного Мао Цзэдуна попросту неприлично»...
— Выстраданная мысль, в итоге оформленная в фразу, которую журналист передал практически без редакции. Я вообще, знаете ли, очень хорошо помню, о чем когда-либо говорил и что на футбольном поле делал. Иногда сожалею, посыпаю голову пеплом, но что поделаешь — назад не оглядываюсь. Да, я сказал это, я так действительно думал. Беда в том, что в новейшей истории украинского футбола такая ситуация продолжалась долго — может, это и сыграло свою роль в том, что произошло переориентирование на другие футбольные ценности.
— Я вам скажу по секрету, ваша фраза Валерия Васильевича очень огорчила, задела. Никогда не забуду полемику с ним в полутемном закутке аэропорта Любляны после матча сборных Словении и Украины — наш разговор начался именно с обсуждения ваших слов. Валерий Васильевич сильно переживал и все пытался доказать мне, что на самом-то деле это не так. Разговор затянулся: уже объявили посадку, а он все доказывал, что Маслаченко ошибся...
— Значит (улыбается), вылет откладывался, потому что была не исчерпана эта тема, обсуждаемая бесконечно и без выводов... Я вот вспомнил, как в 62-м году на 50 минут задержался литерный поезд «Киев — Москва», всегда отходивший...
— ...с маршем «Прощание славянки»...
— ...тютелька в тютельку — по нему можно было сверять часы. Состав стоял на путях только потому, что товарищ Подгорный дал указание первому помощнику лично задержать Маслаченко в Киеве и уговорить его перейти в «Динамо». Минута шла за минутой, а я все не покидал купе...
Я уже переходил из «Локомотива» в московский «Спартак», но тренер железнодорожников попросил меня с ними поехать, поддержать родную команду. В воротах Витя Туголуков стоял, и киевское «Динамо» в блистательной форме забило ему три штуки, после чего Алексей Костылев взмолился: «Володя, прошу, выйди во втором тайме, а то накидают нам еще с пяток мячей, а мне ж продолжать работу. Пожалей, ради Бога, мои седые волосы!». Ну что же, я вышел на поле, и больше динамовцы не забили.
«ЗА ПЕРЕХОД В КИЕВСКОЕ «ДИНАМО» МНЕ ПРЕДЛАГАЛИ УСЛОВИЯ, КОТОРЫЕ НЕЛЬЗЯ БЫЛО ПРЕДСТАВИТЬ ДАЖЕ С БОЛЬНЫМ ВООБРАЖЕНИЕМ»
— Это вам тогда зарядили в задницу из рогатки?
— В том же году, но чуть позже. Короче, когда поезд простоял почти час, я вышел... Ночевал у Вити Каневского — своего очень хорошего товарища по сборной и вообще...
— ...замечательного футболиста...
— Ну что вы! Наутро ознакомился с условиями, на которых мне предлагали переход в «Динамо». Поверьте мне, никто ничего подобного тогда — по меркам не нынешним, а советским — даже с больным воображением представить себе не мог, но для меня идея всегда была важнее, нежели всяческие блага, — я ведь ничего не получил от футбола, кроме зарплаты...
— ...и многочисленных травм...
— По сути, я отдал ему самое дорогое — здоровье, а что взамен? Впрочем, я никогда ни у кого ничего не просил. Единственно, получил квартиру, но надо же было мне где-то жить, не так ли?
— Это правда, что, даже будучи уже не футболистом, а комментатором, вы все равно абсолютно не пили и не курили?
— Ну как? Нарушить режим я себе позволял, но с толком, чувством и расстановкой. Не увлекался, скажем, горячительными напитками — получал удовольствие и пьянел от общения с природой или с людьми...
— В частности, с девушками?
— Как? Я ж был женат.
— Простите, Владимир Никитич, за этот бестактный вопрос!
— Нет, почему — он житейский, но вдохновение ко мне приходило без табака и спиртного.
— Вы, говорят, увлекаетесь экстремальными видами спорта — какими?
— Еще играя в футбол, я вдруг безумно влюбился в водные лыжи, а поскольку люблю, чтобы все свое было, в советское время у меня появилась лодочка, соответствующие моторы и все прочее. Отдыхал в палатках на берегах рек и озер, даже специально на Днепр ездил, на остров Хортица, и там всем этим занимался. Естественно, я сразу же стал пропагандистом водных лыж, причем серьезным. Не потому, что больше некому было или просто сюжет приходил и я говорил: «Эй, кто-то там, закрой спортивный выпуск вот этим» — нет, я вел целенаправленную линию на то, чтобы к водным лыжам в стране относились так же, как и к другим видам спорта. Кое-что сдвинулось-таки с мертвой точки, но больше всех, кстати, в этом направлении сделал Юрий Гагарин.
Параллельно пришли горные лыжи — я считаю себя в их пропаганде номером один и не боюсь показаться нескромным. Мои слова подтвердит весь горнолыжный мир (честь ему и хвала!) — не тот, который постоянно куда-то летает, инвестируя другие страны, не нашу...
Я, Дмитрий, все делал с таким нажимом, что в ЦК КПСС это стало поводом для обсуждения с негативным уклоном. Где-то тут, в моих авгиевых бумажных конюшнях, даже записка валяется. «Ты смотрел вчера, что этот Маслаченко в программе «Время» устроил?» — на полном серьезе написал один инструктор отдела пропаганды ЦК КПСС другому, когда я опять о горных лыжах рассказывал.
Естественно, от меня вся семья заразилась. Сын, классный демонстратор горнолыжной техники, вообще по тренерскому пути пошел, катаются внучки, супруга... Маленький убыточный семейный «бизнес»... Что еще? Парусная доска — для меня это как по земле ходить. Представьте: в руках вы держите ветер и однажды начинаете понимать: ветер у вас в ушах постоянно — что может быть лучше?
Со временем я занялся еще большим парусным спортом — у меня была яхта, выданная «Спартаком», и я участвовал в гонках. Первым создал профессиональную парусную команду для участия в кругосветном плавании, специально был макси-класс придуман... Строились яхты по одному дизайну — проект «Гранд мистраль» назывался. Мы с командой два года по всей Европе мотались, но дефолт, увы, все к чертовой матери развалил — чтоб они там провалились!
Вот так: на дельтаплане летал, на парапанте (горизонтальном парашюте. - Д. Г.) пытался, но не рискнул, слава Богу. Летал в воротах, и, я вам скажу, это и есть экстремальный вид спорта...
«ЕЛЬЦИН СКАЗАЛ: «Я ВАС НАЗНАЧАЮ МИНИСТРОМ СПОРТА», — И ТУТ ЖЕ, КАК ИЗ ТАБАКЕРКИ, ГАЙДАР ВЫСКОЧИЛ»
— «Чтоб они там провалились!»... Знаю, что Борис Николаевич Ельцин в свое время назначил вас министром спорта России...
— Назначил, но я его малость поправил. Он смутился...
— Как это было?
— Елки-палки! (Заводится). Фантастический номер — так, между прочим, делаются карьеры. Позвонил Игорь Александрович Нетто: «Володя, айда в «Лужники», там правительство Москвы против правительства России играет» (это в 92-м году было). Я согласился: «Давай», потому что давно с ним не виделся, а мы не разлей вода были (по-настоящему я дружил из того «Спартака» с Игорем Нетто и Сергеем Сальниковым — великие игроки).
Короче, приехали: стоим, смотрим игру. Рядом Василий Мачуга — тогдашний председатель Спорткомитета, и вдруг за какую-то минуту-две команда правительства Москвы забивает гол, а через несколько долей секунды их атака ломает российского вратаря. Замены ему нет, и Игорь говорит в шутку: «Володя, пойди встань в ворота». — «Я же не министр, — парирую, — не член правительства», — и следим за игрой дальше. Вдруг Мачуга меня спрашивает: «Скажите, а у вас форма есть?». — «Да, — отвечаю, — в багажнике моей машины всегда лежат спортивный костюм и некоторые принадлежности».
Он мимо нас прямиком к Ельцину направляется — тот сидел на скамейке. (Я Бориса Николаевича, пользуясь случаем, попросил расписаться — где-то у меня этот журнал «Обозреватель» валяется с фотографией обнаженной футболистки с мячом и его автографом. Первый раз с ним тогда встретился, а до этого пообщался с Поповым, с Лужковым).
Короче, возвращается Мачуга и говорит: «Володя, Борис Николаевич просит вас подойти». Я плечами пожал: «Старик, что-то мне это все непонятно». Там рубка такая идет, кому-то уже помощь оказывают, а Игорь мне: «Иди, иди! Неудобно, все-таки президент». Ну, подхожу: «Слушаю вас внимательно, Борис Николаевич». Он: «Володя, скажите, вы можете сыграть за нашу команду?». — «Да я ж не имею права, — отвечаю ему, — потому как не член правительства». Ельцин отмахнулся: «Да ладно, у вас форма есть?». — «В багажнике». — «Берите и сразу выходите на замену». До свистка на перерыв оставалась минута-полторы, и я попытася его урезонить: «Не стоит. Там полевого игрока поставили, он доиграет». — «Так нам же забьют!». — «Даю слово, нет».— «Вы уверены?». — «Абсолютно».
— Рисково!
— Кто знает, в какую орлянку играл, но действительно не забили. Пока я ходил за формой, наступил перерыв. Прихожу в раздевалку с сумкой и вдруг слышу: «А где Володя? Уже пришел?» — это Ельцин волнуется. «Борис Николаевич, я здесь», — говорю, и все передо мной расступаются. Подхожу к нему: вокруг какие-то люди, с правой стороны Мачуга. Ельцин объявляет: «Сейчас на поле выйдет Владимир Маслаченко». Я опять за свое: «Борис Николаевич, это подставка. Завтра на заседании Верховного Совета Хасбулатов от этой затеи камня на камне не оставит: вот, мол, в какие тяжкие правительство России пускается (тогда же между ними противостояние было) — нам несдобровать».
Он без паузы: «Я вас назначаю министром спорта». — «Простите, Борис Николаевич, — опять возражаю, — министр вот, рядом стоит». Он смутился: «Тогда первым замом, а дальше посмотрим. Егор (тут как из табакерки Гайдар выскакивает), пиши указ!». А тот уже с блокнотом и карандашом.
— Какие красавцы!
— «Ф-р-р! Назначить, тыры-пыры» — клянусь вам. Где-то надо лазить, искать, а то показал бы вам «Ведомости», где был опубликован указ, — мне мой товарищ по факсу прислал, и обозначено это 2 мая.
Ну что, доиграли мы — мало того, я пару таких сумасшедших мячей вытащил, какие и в лучшие годы не брал. Ельцин в меня влюбился, я стал фаворитом. Тут же раздался звонок Шамиля Тарпищева: «Володя, шеф привет тебе передает. Завтра надо с Лужковым сразиться и обязательно их обыграть» (у Ельцина бзик был — обыграть Лужкова, и тот ни разу при мне у правительства России не выиграл. Ни разу, клянусь!).
— Вы все-таки стали замминистра или нет?
— Нет, конечно — так и не выполнил наказ, указ, приказ президента страны.
— Не жалеете сегодня об этом?
— Ни доли секунды.
— Слава Богу!
— Мне повезло, если честно, хотя чуть позже я встретил начальника отдела кадров тогдашнего Спорткомитета, и он сказал: «Володя, скажу откровенно, тебе приготовили кабинет, какого не было у председателя», а я туда даже не заглянул. Один умный товарищ заметил: «Володя, зря ты это не сделал». — «Почему?». — «Надо было принести трудовую книжку, и тебе бы там запись сделали соответствующую. Потом развалили бы Спорткомитет, но у тебя была бы другая пенсия». Я руками развел: в такие игры, мой друг, не играю. Он на меня посмотрел снисходительно: «Ну ладно, пижонь дальше!».
— Владимир Никитич, наш «матч» к концу приближается... Знаю, что у вас заветная мечта есть: когда-нибудь построить себе под Киевом мазанку. Вы от нее не отказались?
— Что ж, я действительно хотел именно мазанку — обычный скромный деревенский домишко, но рядом с Днепром, и это желание не исчезло, правда, когда мне назвали порядок цифр, они меня на воссоединение Украины с Россией не потянули. Да будет вам, Дмитрий, известно, в честь 300-летия Воссоединения выпустили крепкий напиток под названием «Медок», и тогда появилась замечательная побасеночка: «Выпьешь бутылочку, и тянет на воссоединение». Честь имею!
Дмитрий ГОРДОН
